Вашингтон Ирвинг - Рассказы о Дольфе Хейлигере (сборник)
Дольф открыл дверь и выглянул в сад. Была лунная туманная ночь; тем не менее на небольшом расстоянии глаз различал очертания предметов довольно отчетливо. Дольфу показалось, будто он видит незнакомца на той тропинке, что убегала прямо от двери. Он не ошибся. Но каким образом гостю удалось выйти из дома? Размышляя об этом, он пошел вслед за ним. Старик размеренною походкою, не оглядываясь, подвигался вперед; он шел по утоптанной, твердой земле, и каждый шаг его был отчетливо слышен. Он пересек яблоневый сад, находившийся вблизи дома, все так же на сворачивая с тропинки. Она вела к колодцу, расположенному в небольшом овраге и снабжавшему ферму водою. Около колодца Дольф потерял незнакомца из виду. Он протер глаза и еще раз осмотрелся вокруг; незнакомец исчез окончательно. Дольф все-таки дошел до колодца; там никого не было. Все вокруг было открыто для взора: поблизости ни куста, ничего, где можно было бы скрыться. Он заглянул в колодец и увидел где-то глубоко-глубоко отражение неба в зеркально-гладкой воде. Постояв тут немного и не заметив и не услышав чего-либо нового, что могло бы иметь отношение к незнакомцу, он, испуганный и потрясенный, возвратился обратно в дом. Он запер дверь, ощупью пробрался к себе в комнату, ощупью отыскал постель; прошло немало времени, прежде чем ему удалось успокоиться и заснуть.
Сновидения его были причудливы и тревожны. Ему снилось, будто он идет следом за стариком вдоль берега большой, полноводной реки; они подходят к судну, которое вот-вот отчалит; старик, а за ним и Дольф поднимаются на борт, но тут спутник его исчезает. Ему хорошо запомнилась внешность шкипера: то был смуглый человек небольшого роста, с черными курчавыми волосами, слепой на один глаз и хромой; все остальное носилось перед ним как в тумане. То он плыл по реке, то находился на берегу, то вокруг него грохотала гроза и бушевал шторм, то он мирно прогуливался по незнакомым улицам незнакомого города. Образ старика причудливо вплетался в его сновидения, и все в конце концов завершилось – это он помнил вполне отчетливо – тем, что он снова плыл на борту судна, возвращаясь домой с объемистым мешком денег.
Когда он проснулся, серый холодный рассвет подымался над горизонтом, и петухи уже пели свое «reveil»[12], их кукареканье неслось над полями от одной фермы к другой. Дольф встал в еще большем смущении и еще большей растерянности, чем это было в последние дни. Он окончательно потерял голову от того, что видел собственными глазами, и всего, что ему приснилось; ему стало страшно, уж не повредился ли он в рассудке и не было ли все это лихорадочным бредом больной фантазии? При таком душевном своем состоянии он не испытывал ни малейшей охоты отправиться немедленно к доктору и подвергнуться перекрестному допросу домашних. Проглотив скудный завтрак, состоявший из остатков вчерашнего ужина, он вышел наружу, дабы поразмыслить обо всем происшедшем. Погруженный в раздумье, он уходил все дальше и дальше по направлению к городу. Утро было уже на исходе, когда его, наконец, пробудила от полнейшего оцепенения какая-то сутолока, среди которой он нежданно-негаданно оказался. Он обнаружил, что находится на берегу реки, в толпе, устремляющейся к причалу, возле которого стояло готовое отойти судно. Подхваченный общим движением, он незаметно для себя самого очутился около шлюпа и узнал, что он отплывает в Олбани вверх по Гудзону. Тут были в изобилии сцены трогательного прощания, поцелуи старух и детей, необычайная активность в деле доставки на борт корзин с хлебом, пирогами и провизией всякого рода, несмотря на то, что на корме виднелись висевшие на крюках целые туши, ибо в те дни отплытие в Олбани было событием из ряда вон выходящим. Шкипер суетился и отдавал вороха приказаний, но выполнялись они, пожалуй, не очень-то точно и не без промедления: один матрос был занят тем, что раскуривал трубку, а другой невозмутимо оттачивал нож.
Наружность шкипера внезапно привлекла внимание Дольфа. Он был мал ростом и смугл, с черными курчавыми волосами, слеп на один глаз и прихрамывал – словом, это был тот самый шкипер, которого он видел во сне. Удивленный и взволнованный, Дольф внимательней присмотрелся к тому, что окружало его, и пришел к выводу, что все в сущности происходило так, как в его сновидении: и судно, и река, и многое-многое другое поразительным образом походило на смутные образы, которые он сохранил в своей памяти.
Он стоял и напряженно думал об этом; вдруг раздался голос шкипера, обратившегося к нему по-голландски:
– Поторопитесь, молодой человек, если не хотите остаться!
Его поразило приглашение шкипера; он увидел, что шлюп уже отшвартовался и медленно отваливает от причала; ему казалось, что его влечет непреодолимая сила; он прыгнул на палубу, и в то же мгновение судно, подхваченное течением и ветром, стало набирать ход. Мысли и чувства Дольфа спутались и смешались. События, которые ему пришлось пережить за последнее время, поглотили его целиком, и он не мог отделаться от навязчивой мысли, что между его нынешним положением и тем, что привиделось ему минувшею ночью, существует некая неуловимая связь. Он чувствовал себя так, словно им руководит какая-то потусторонняя сила, и старался внушить себе бодрость при помощи старой, полюбившейся ему поговорки: «Так или иначе, но все обернется к лучшему». На мгновение в его мозгу промелькнула мысль о негодовании, в какое придет доктор, узнав, что он отлучился без его разрешения, но это, сказать по правде, не очень-то его беспокоило. Он подумал также о горе и отчаянии своей бедной матери, когда до нее дойдет весть о его загадочном исчезновении; это вызвало в нем припадок раскаяния. Он охотно попросил бы, чтобы его высадили на берег, но он знал, что при таком ветре, к тому же во время прилива, подобная просьба тщетна. Кроме того, в душе его вдруг пробудилась со всей силою жажда к приключениям и новизне; он почувствовал, что вырвался – внезапно и исключительно странным образом – в настоящую жизнь: теперь, наконец, он сможет увидеть чудесные земли, что лежат по берегам могучей реки, за теми голубыми горами, которые с детства закрывали перед ним горизонт. Пока он пребывал в этом водовороте мыслей, ветер надул паруса; берега, казалось, побежали от Дольфа вдаль, и когда он очнулся и овладел собою, шлюп бороздил волны за Дьяволом-Молотобойцем и Юношами[13], и самая высокая труба Манхеттена скрылась из глаз.
Я говорил уже, что путешествие по Гудзону в те времена было событием из ряда вон выходящим; в самом деле, подобная поездка обдумывалась так же тщательно, как в наше время путешествие за океан. Нередко шлюпы находились в пути по нескольку дней; благоразумные шкиперы убирали паруса, когда дул свежий ветер, и на ночь становились на якорь; они нередко останавливались и для того, чтобы послать на берег лодку за молоком к чаю, без которого почтенные старые дамы не могли просуществовать на судне ни единого дня. Кроме того, ходило множество слухов об опасностях, таящихся в Таппан-Зее и в прибрежных горах. Короче говоря, осторожный бюргер, прежде чем решиться на подобное путешествие, толковал о нем много месяцев и даже лет, и никогда не пускался он в путь без того, чтобы не привести в порядок дела, составить завещание и заказать в голландских церквах молебны о плавающих и путешествующих.
Дольф мог быть уверен поэтому, что во время переезда у него будет достаточно времени: он успеет хорошенько обдумать свое положение и подготовиться к тому, что ему делать в Олбани.
Хромой кривоглазый шкипер всем своим обликом постоянно напоминал ему, правда, о его сне, и это порою снова ввергало его в смятение и тревогу, но в конце концов его жизнь в последнее время представляла собою такое смешение грез и действительности, его дни и ночи настолько переплетались друг с другом, что ему постоянно казалось, будто он живет и движется в царстве иллюзий. Впрочем, есть даже нечто вроде мимолетного утешения в сознании, что тебе на этом свете терять уже в сущности нечего; по этой причине Дольф несколько успокоился и решил насладиться сегодняшним днем.
Назавтра начались горы. Во второй половине безоблачного жаркого дня судно плыло уже, подгоняемое приливом, между суровыми горными кряжами. Царило ничем не нарушаемое безмолвие, которое обычно властвует над природою, истомленною летним зноем; свалившаяся доска или весло, упавшее случайно на палубу, порождали эхо, грохотавшее в горах и перекатывавшееся вдоль берегов; если шкиперу случалось отдать приказание, тотчас же незримые голоса с каждого утеса принимались без устали его передразнивать.
Дольф в немом восторге любовался сменявшимися перед ним картинами великолепной природы. Слева Дундерберг[14] громоздил свои лесистые кручи, вершину над вершиною, лес над лесом, возносясь в глубокое летнее небо. Справа смело вдавался в реку дерзкий Антонов Нос[15], над которым кружил одинокий орел, а дальше гора шла за горою, пока, как казалось, они не сплетали друг с другом руки, заключая в свои объятия течение могучей реки. При взгляде на широкие впадины, как бы выдолбленные то здесь, то там между кручами, или на леса, уходящие высоко в небо и дремлющие на краю какого-нибудь нависшего над бездной обрыва, с листвою, которая, будучи освещена золотыми лучами солнца, казалась совершенно прозрачною, Дольф ощутил в себе беспредельное восхищение перед этой спокойною роскошью.
